Алексей Иванов "Географ глобус пропил"
Год назад смотрела экранизацию и пообещала ровно через год прочитать книгу. Тк детали за год стерлись то книгу читала с незатуманенным восприятием. Что понравилось: что фильм что книга - шедевры, причем разные. Что тоже приятно.
Вот понравившиеся мне цитаты:
«Шутки, как у моего мужа, — такие же идиотские»
«А педагог — это человек, который не только знает свой предмет, но и умеет других заставить его знать»
«В Сашиной красоте было что-то грустное, словно отцветающее, словно красивой Саша была последний день.»
«Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает, — назидательно изрек Служкин.»
«Человек она, конечно, хороший, но тоску на меня нагоняет. Придешь — у нее как «Прощание славянки». Нагрустит, хоть экспортируй.»
«Короче, хозяйка мне нужна, а не грабительница и не обожательница.»
«У нас вообще класс с гуманитарным уклоном, — пояснил Старков. — Зачем нам экономика? Мы будем вольные художники.»
«Вольный художник — это босой сапожник, — возразил Служкин. — Все умеет, ничего не имеет. "
«Для тупых поясняю: эпитафия — это надгробная надпись»
«Посмеяться над собой — значит лишить этой возможности других»
«Ты не добрый, Витус, — сказал Будкин, — а добренький. Поэтому у тебя в жизни все наперекосяк. И девки поэтому обламывают.»
«Да-а... — закряхтел Будкин. — И чего делать будешь?
— А ничего, — пожал плечами Служкин. — Не хочу провоцировать ее, не хочу ограничивать. Пусть сама решит, чего ей надо. Я заранее со всем согласен, если, конечно, это не ерунда. Жизнь-то ее.
— Ой, Витус, не доведет это тебя до добра...
— Сам знаю. В конце концов я во всем и окажусь виноватым. Такая уж у меня позиция: на меня все свалить легко. Однако по-другому жить не собираюсь. Я правильно поступаю, вот.
— Может, и правильно, — подумав, кивнул Будкин, — вот только, Витус, странно у тебя получается. Поступаешь ты правильно, а выходит — дрянь.
— Судьба, — мрачно хмыкнул Служкин»
«В этом стихе нет ничего особенного. Хороший посредственный стих. Я люблю его, потому что он простой и искренний. А хорошие стихи может писать любой человек, знающий русский язык. Нет, отцы, я не талант. Просто я — творческая личность»
«Это было время негатива, когда белая земля светлее, чище и больше черного неба»
«И бряканье этих кружек было трогательным провинциальным отголоском державного грома кремлевских курантов»
«Мы никогда не ошибаемся, если рассчитываем на человеческое свинство, — сказал Служкин. — Ошибаемся, лишь когда рассчитываем на порядочность»
«Самые большие наши ошибки — это самые большие наши победы.»
«Лучше бы, Сашенька, ты вообще не размышляла об этом, если у тебя плохо получается, — мягко посоветовал»
«Ну объясни мне тогда! — почти с мольбой потребовала Саша.
— Как я могу объяснить тебе, Сашенька, если ты ничего не хочешь знать? — вздохнул Служкин»
«Ну, Наденька, не плачь, — попросил он. — Ну перетерпи... Я ведь тоже разрываюсь от любви...
— К кому? — глухо и гнусаво спросила Надя. — К себе?
— Почему же — к себе?.. К тебе... К Таточке... К Будкину... К Пушкину...»
«Девица лет двадцати с комсомольско-панельными склонностями»
«Разогреваешься, — хмыкнула Кира. — Как нога?
— В больнице сказали, что скоро на передовую.
— Как хоть ты ее сломал-то? — Кира глянула на гипс.
— Пьяный катался с горки на санках и врезался в березу.
Кира презрительно сморщилась»
«В общем, мне нравится, — подумав, сказала она, — что ты не строишь из себя супермена. Однако ерничество твое унизительно.
— Я не ерничаю. Спроси у Будкина: так и было.
— Что-то у тебя как ни история, так анекдот, и везде ты придурком выглядишь.
Служкин закурил и придвинул спички Кире.
— Любой анекдот — это драма. Или даже трагедия. Только рассказанная мужественным человеком.
— Ну-у, ты себя высоко ценишь!.. — сказала Кира. — А впрочем, чему тут удивляться? Твое ерничество и идет от твоей гордыни.
— Вот даже как? — делано изумился Служкин.
— Ну да, — спокойно подтвердила Кира, стряхивая пепел. — С одной стороны, ты этим самоуничижением маскируешь гордыню, как миллионер маскируется дырявыми башмаками. А с другой стороны, тем самым ты и выдаешь себя с головой.
— Каким это образом?
— Своей уверенностью в том, что тебя по-настоящему никто не воспримет за балбеса, каким ты себя выставляешь.
— Я не выставляю, — возразил Служкин. — Я рассказываю правду. Только занимательно рассказываю.
— Для тебя понятия правды и неправды неприемлемы, как для романа. Твои маски так срослись с тобой, что уже составляют единое целое. Даже слово-то это — «маски» — не подходит. Тут уже не маска, а какая-то пластическая операция на душе. Одно непонятно: для чего тебе это нужно? Не вижу цели, которой можно добиться, производя дурацкое впечатление.
— Могу тебе назвать миллион таких целей. Начиная с того, что хочу выделиться из массы, кончая тем, что со мной таким легче жить. Впрочем, если ты помнишь классиков, «всякое искусство лишено цели». Так что возможен вариант — «В белый свет как в копеечку».
— Не знаю насчет искусства и не помню классиков, но своим выпендриванием тебе ничего не добиться. Сколько ни прикидывайся дураком, всегда найдется кто-нибудь дурее тебя, так что этим не выделишься. И другим с тобой жить легко не будет, потому что ты жутко тяжелый человек. Не обольщайся на этот счет.
— Отцы думают иначе.
— Отцы — это твои школьники из девятого «бэ», да? Глупо считать решающим мнение четырнадцатилетних сопляков, которые ничего в жизни не видели, не понимают и вряд ли поймут. Конечно, на первый взгляд ты податливый: мягкий, необидчивый, легкий на подъем, коммуникабельный... Но ты похож на бетономешалку: крутить ее легко, а с места не сдвинешь, и внутри — бетон.
— Ты из меня прямо-таки какую-то демоническую личность сделала, — усмехнулся Служкин. — Страшнее беса посреди леса. А какое, в общем-то, тебе дело до меня? Я тебе не мешаю. Чего ты заявляешься сюда и начинаешь меня на свои параграфы разлагать?
Кира легко засмеялась.
— Не знаю, — честно призналась она. — Такое вот ты у меня желание вызываешь — порыться в твоем грязном белье. Чужая уязвимость, а значит, чужие тайны у меня вызывают циничное желание вывесить их на заборе. Только редко находятся люди, имеющие тайну по-настоящему. Гордись: ты, к примеру, чудесный зверь для моей охоты.
— Может, ты в меня влюбилась, а? — предположил Служкин.
— Ну нет! — открестилась Кира. — Твоя самоуверенность меня изумляет! Ты мне, конечно, интересен. Если бы я о тебе слышала от кого-то другого, то ты был бы притягателен. Может, тогда бы я и влюбилась в тебя — заочно. Но когда собственными глазами видишь все это, — она презрительно обвела Служкина сигаретой, — то просто отторжение какое-то.»
«Вчера скучно стало, я решил покататься. Она попросила подвезти... Вот до утра и возил.»
«Не могу я, как ты не понимаешь! Я человека ищу, всю жизнь ищу — человека в другом человеке, в себе, в человечестве, вообще человека»
«какой бы великой ни была литература, она всегда только учила, но никогда не воспитывала. В отличие от жизни»
«Наивный ты... Честным хорошо быть только потому, что верят, когда врешь»
«Да и вообще: не влюбляюсь я ни в кого. На фиг. Хватит, надорвался, теперь тяжести не поднимаю»
«Когда жена не дает, то чудесный способ продемонстрировать свое презрение и власть над ней — подложить ее под другого»
«Я его по-настоящему и не любила никогда... Он же дурак. С ним только спать очень хорошо, потому что он исключительно сильный кобель, а больше с ним делать нечего»
«Виктор Сергеевич, вы умеете первую медицинскую помощь оказывать?
— Последнюю умею. Медными пятаками глаза закрывать.»
«Любовницу найти, наверное, потруднее, чем жену. Искать надо, а не философствовать.»
«Я для себя так определяю святость: это когда ты никому не являешься залогом счастья и когда тебе никто не является залогом счастья, но чтобы ты любил людей и люди тебя любили тоже.»
«Это только в кино: увидел — и любовь до гроба. А на самом деле все незаметно происходит. По порядку. Прозаично.»
«Тайга и скалы вдруг перестали быть дикой, безымянной глухоманью, в которой тонут убогие деревушки и зэковские лагеря»
«Что это? Стрела? Копье? — сияя, спрашивает Чебыкин.
— Кусок окаменевшего дерьма мамонта, — говорю я»
«Вечный неуют северного очарования»
«Все указатели судьбы годятся только на то, чтобы сбить с дороги.»
«Но я спокоен. Я знаю, что Маша — моя. Я только не знаю, что мне с ней делать. В своей судьбе я не вижу для нее места. От этого мне горько. Я ее люблю»
«Огонек моей сигареты — единственная искра тепла во вселенной.»
«Какая древняя земля, какая дремучая история, какая неиссякаемая сила... А на что я эту силу потратил?"
«И вот я стою под этими созвездиями с пустыми руками, с дырявыми карманами. Ни истины, ни подвига, ни женщины, ни друга, ни гроша. Ни стыда, ни совести. Ну как же можно так жить? Неудачник.»
«Дай бог мне никому не быть залогом его счастья. Дай бог мне никого не иметь залогом своего счастья. И еще, дай бог мне любить людей и быть любимым ими»
«Ноги-то не промочил? — спрашивает Борман зевающего Демона.
— Не-а. Я в сапогах спал.
— Оборзел? В спальнике-то в сапогах?
— Да неохота снимать было... Тебе не понять.»
«Ну скоро там жратва-то поспеет? — орет Градусов.
— Уже пристеночно-пузырьковое кипение, — отвечает Демон»
«Градусов, я тоже хочу в поход! — ноет Люська.
— Ты сперва из этого вернись, — останавливает ее Маша»
«Сейчас все хотят одного: тепла, уюта, покоя. Но отрава бродяжничества уже в крови. И никакого покоя дома они не обретут. Снова начнет тревожить вечное влечение дорог — едва просохнет одежда и отмоется грязь из-под ногтей»
«Ни просвета в небе, ни радости в душе. Тоска.»
«Я занимаюсь простыми, мудрыми и вечными делами — латаю свой корабль, поддерживаю огонь, готовлю пищу»
«Я хочу твердо стоять на ногах, не желать ничего более и не ждать неизбежного удара в спину»
«Кто сказал, что я неудачник? Мне выпала главная удача в жизни. Я могу быть счастлив, когда мне горько.»
«Воздуха — океан. Пространства — не вздохнуть»
«Люди ушли, а их тоска осталась»
«Жить можно где угодно»
«Я не возьму Машу не потому, что мое чувство к ней — это умиление взрослого ребенком, или робость мужчины с девочкой, или трепет грешника перед ангелом. Нет. Я не возьму Машу по какой-то другой причине, которая мне и самому не понятна»
«Дикая душевная боль оттого, что я удавил свое желание, рвет меня на куски.»
«А я Машу все равно уже не потеряю. Потерять можно только то, что имеешь. Что имеем — не храним... А я Машу не взял. И Маша останется со мною, как свет Полярной звезды, луч которой будет светить Земле еще долго-долго, даже если звезда погаснет.»
«Ни с того ни с сего, — кивнула Надя. — Просто я поняла, что мне это не нужно. Есть ребенок, дом, работа, какой-никакой муж, — в общем, видимость нормальной жизни, ну и достаточно этого. А Будкин — уже лишнее»
«Прямо перед ним уходила вдаль светлая и лучезарная пустыня одиночества.»
Немає коментарів:
Дописати коментар